34. Размышления Андрея Болконского по дороге в Отрадное (анализ эпизода романа Л. Н. Толстого «Война и мир») Н. Г. Чернышевский в статье «О сочинение графа Толстого» основным приемом толстовского творчества назвал «диалектику души»: «Психологический анализ может,

44. Красота человеческого поступка (по одному из романов Ф. М. Достоевского: «Преступление и наказание» или «Идиот») Ф. М. Достоевский был настоящим писателем-гуманистом. Боль за человека и человечество, сострадание к попранному человеческому достоинству, желание помочь

45. Каковы причины преступления Раскольникова (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание») В центре романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» находится характер героя 60-х гг. XIX в., разночинца, бедного студента Родиона Раскольникова. Раскольников

46. Тема падения и духовного возрождения человека в произведениях Ф. М. Достоевского (по одному из романов: «Преступление и наказание» или «Идиот») Человеческая душа, ее страдания и мучения, муки совести, нравственное падение, и духовное возрождение человека всегда

47. Тема «маленького человека» в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» Тема «маленького человека» является одной из центральных тем в русской литературе. Ее затрагивали в своих произведениях и Пушкин («Медный всадник»), и Толстой, и Чехов. Продолжая

48. Противоречия теории Раскольникова (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание») Герой романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» – бедный студент Родион Раскольников, вынужденный сводить концы с концами и поэтому ненавидящий сильных мира сего за

49. Образ «вечной Сонечки» в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» В романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевский показал трагедию личности, которая видит многие противоречия своей эпохи и, запутавшись окончательно в жизни, создает теорию, которая

50. Нравственный идеал в произведениях Ф. М. Достоевского (по роману «Преступление и наказание») «Красота спасет мир», – написал Ф. М. Достоевский в своем романе «Идиот». Эту красоту, которая способна спасти и преобразовать мир, Достоевский искал на протяжении всей своей

«Преступление и наказание» Вопрос 6.21 Совершив убийство, как стал ходить Раскольников? После первых двадцати шагов как вел себя? А после пятидесяти или ста шагов –

«Преступление и наказание» Ответ 6.21 Выходя из дому, Родион Романович держал голову прямо.После двадцати шагов опускал голову, а руки складывал назад.Далее начинал шевелить губами и разговаривать с самим собой, иногда высвобождая одну руку и

Петербург в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» I. Романы Достоевского – летопись страданий человеческих.II. Образ города-спрута, в котором «человеку пойти некуда» (слова Мармеладова в исповеди Раскольникову).1. Город социальных контрастов.2. Трущобы и

Когда он вошел к Соне, уже начинались сумерки. Весь день Соня прождала его в ужасном волнении. Они ждали вместе с Дуней. Та пришла к ней еще с утра, вспомнив вчерашние слова Свидригайлова, что Соня «об этом знает». Не станем передавать подробностей разговора и слез обеих женщин, и насколько сошлись они между собой. Дуня из этого свидания, по крайней мере, вынесла одно утешение, что брат будет не один: к ней, Соне, к первой пришел он со своею исповедью; в ней искал он человека, когда ему понадобился человек; она же и пойдет за ним, куда пошлет судьба.

Она и не спрашивала, но знала, что это будет так. Она смотрела на Соню даже с каким-то благоговением и сначала почти смущала ее этим благоговейным чувством, с которым к ней относилась. Соня готова была даже чуть не заплакать: она, напротив, считала себя недостойною даже взглянуть на Дуню. Прекрасный образ Дуни, когда та откланялась ей с таким вниманием и уважением во время их первого свидания у Раскольникова, с тех пор навеки остался в душе ее, как одно из самых прекрасных и недосягаемых видений в ее жизни.

Дунечка наконец не вытерпела и оставила Соню, чтобы ждать брата в его квартире; ей всё казалось, что он туда прежде придет. Оставшись одна, Соня тотчас же стала мучиться от страха при мысли, что, может быть, действительно он покончит самоубийством. Того же боялась и Дуня. Но обе они весь день наперерыв разубеждали друг друга всеми доводами в том, что этого быть не может, и были спокойнее, пока были вместе. Теперь же, только что разошлись, и та и другая стали об одном этом только и думать. Соня припоминала, как вчера Свидригайлов сказал ей, что у Раскольникова две дороги - Владимирка или… Она знала к тому же его тщеславие, заносчивость, самолюбие и неверие. «Неужели же одно только малодушие и боязнь смерти могут заставить его жить?» - подумала она, наконец, в отчаянии. Солнце между тем уже закатывалось. Она грустно стояла пред окном и пристально смотрела в него, - но в окно это была видна только одна капитальная небеленая стена соседнего дома. Наконец, когда уж она дошла до совершенного убеждения в смерти несчастного, - он вошел в ее комнату.

Анализ эпизода признания Раскольникова (глава 8 части 6 романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»)

8 глава является финальной в шестой части романа Достоевского «Преступление и наказание». Именно ее можно считать формальной развязкой всего произведения – здесь Раскольников признается в убийстве «официальным лицам». Однако этот момент лишь малая часть главы, значение которой намного важнее как для развития образа главного героя, так и для всего романа в целом.
Огромную роль в данном эпизоде играет Сонечка Мармеладова. Мы еще раз убеждаемся, что эта девушка стала для Раскольникова «ангелом-хранителем» и «духовным проводником», ведь именно она подталкивает героя к всенародному покаянию и признанию в своих преступлениях.
Важно, что сестра Раскольникова – Дуня - особенно отчетливо чувствует связь между Соней и ее братом: «Дуня из этого свидания, по крайней мере, вынесла одно утешение, что брат будет не один…» Волнение за судьбу Родиона, любовь к нему сближает обеих женщин, делает их близкими людьми.
Соню сильно заботит не только душевное, но и духовное состояние Раскольникова. Она всей душой жаждет, чтобы он раскаялся и поверил в возможность собственного перерождения. Ей важно, чтобы Родион захотел жить не из страха перед смертью («Неужели же одно только малодушие и боязнь смерти могут заставить его жить?»), а с желанием что-то изменить и исправить.
И как бы отвечая на вопрос Сони, Раскольников приходит к ней и сообщает, что решил признаться. Герой ведет себя неестественно - хочет показать, что совершенно не волнуется, что идет в контору потому, что так будет «выгоднее». Однако «он даже и на месте не мог устоять одной минуты, ни на одном предмете не мог сосредоточить внимания; мысли его перескакивали одна через другую, он заговаривался; руки его слегка дрожали».
Соня надевает Родиону на грудь кипарисный крестик («кипарисный, то есть простонародный»), а сама надевает медный – тот, который принадлежал убитой Раскольниковым Лизавете.
Этот момент, как и другие в данном эпизоде, имеет символическое значение. Надев крест, герой как бы принял свою судьбу («это, значит, символ того, что крест беру на себя, хе-хе!»), осознал, что она есть и с ней нужно смириться. Кроме того, важно, что этот крестик простонародный – тем самым Раскольников как бы сближает себя с людьми, от которых отделился, когда «преступил нравственную черту». С этого момента становится окончательно ясно, что герой встал на путь «духовного возрождения».
Дальнейшие события главы подтверждают это, а также показывают, как нелегко дается Раскольникову этот «переворот в сознании»: «Да так ли, так ли все это? - опять-таки подумал он, сходя с лестницы,- неужели нельзя еще остановиться и опять все переправить... и не ходить?»
По пути в контору, ведя непрерывный диалог с самим собой, Раскольников приходит к выводу, что нуждается в человеческом обществе, что ему крайне нужна поддержка Сони. Однако пока он это воспринимает как собственную слабость, как еще одно подтверждение того, что он «тварь дрожащая»: «И я смел так на себя надеяться, так мечтать о себе, нищий я, ничтожный я, подлец, подлец!»
Сам того не осознавая, Раскольников отчаянно нуждается в публичном признании и покаянии, он жаждет вновь воссоединиться с людьми, вновь «перейти на сторону добра». Именно поэтому, как мне кажется, он подает милостыню бабе с ребенком и слышит от нее: «Сохрани тебя бог!» Эти слова – еще одно подтверждение правильности решения Родиона.
Что-то с огромной силой тащит его на Сенную – в самую гущу народа. Он и сам еще не понимает, зачем туда идет, протискивается сквозь толпу, пытается вместе со всеми смеяться над выходками пьяного мужика. Однако он пришел сюда за другим – за эмоциональным освобождением, душевным облегчением. И оно наступает: «Все разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на землю...»
Раскольников целует землю и кланяется людям. Тем самым он символически совершает обряд раскаяния, про который говорила ему Соня. Да и она сама находится рядом, незримо поддерживая Родиона, молясь за него: «…оборотившись влево, шагах в пятидесяти от себя, он увидел Соню».
Герою остается лишь сделать признание в конторе. Он не хочет рассказывать о своем преступлении Порфирию Петровичу – в таком случае получится, будто бы он признал свое поражение. Раскольников выбирает следователя Пороха.
Однако сделать признание герою очень нелегко. Будто сквозь туман слушает он нескончаемый поток речи, льющийся из уст Ильи Петровича. Все слова следователя сливаются для Раскольникова в единую массу, из которой он вычленяет сообщение о самоубийстве Свидригайлова: «Раскольников чувствовал, что на него как бы что-то упало и его придавило».
Герою делается плохо, он теряет последние силы, которые копил для того, чтобы признаться. Раскольников выходит из конторы на улицу, но «на дворе, недалеко от выхода, стояла бледная, вся помертвевшая, Соня и дико, дико на него посмотрела».
Именно благодаря Соне герой возвращается в контору и произносит, а потом еще раз повторяет: «- Это я убил тогда старуху-чиновницу и сестру ее Лизавету топором и ограбил».
Таким образом, данный эпизод в романе является финальным, он показывает, по сути, начало «исправления» героя, то, что Раскольников встал на путь признания своей вины и духовного возрождения. Об этом говорит то, что он надевает крест, его символическое покаяние на Сенной, его признание в конторе.
Кроме того, данный эпизод уточняет и проясняет, какую огромную роль в «духовной судьбе» героя играет Соня Мармеладова, ставшая для Раскольникова настоящим ангелом-хранителем.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

В тот же день, но уже вечером, часу в седьмом, Раскольников подходил к квартире матери и сестры своей - к той самой квартире в доме Бакалеева, где устроил их Разумихин. Вход на лестницу был с улицы. Раскольников подходил, все еще сдерживая шаг и как бы колеблясь: войти или нет? Но он бы не воротился ни за что; решение его было принято. "К тому же все равно, они еще ничего не знают, - думал он, - а меня уже привыкли считать за чудака..." Костюм его был ужасен: все грязное, пробывшее всю ночь под дождем, изорванное, истрепанное. Лицо его было почти обезображено от усталости, непогоды, физического утомления и чуть не суточной борьбы с самим собою. Всю эту ночь провел он один, бог знает где. Но, по крайней мере, он решился.

Он постучал в дверь; ему отперла мать. Дунечки дома не было. Даже и служанки на ту пору не случилось. Пульхерия Александровна сначала онемела от радостного изумления; потом схватила его за руку и потащила в комнату.

Ну вот и ты! - начала она, запинаясь от радости. - Не сердись на меня, Родя, что я тебя так глупо встречаю, со слезами: это я смеюсь, а не плачу. Ты думаешь я плачу? Нет, это я радуюсь, а уж у меня глупая привычка такая: слезы текут. Это у меня со смерти твоего отца, от всего плачу. Садись, голубчик, устал, должно быть, вижу. Ах, как ты испачкался.

Я под дождем вчера был, мамаша... - начал было Раскольников.

Да нет же, нет! - вскинулась Пульхерия Александровна, перебивая его, - ты думал, я тебя так сейчас и допрашивать начну, по бабьей прежней привычке, не тревожься. Я ведь понимаю, все понимаю, теперь я уж выучилась по-здешнему и, право, сама вижу, что здесь умнее. Я раз навсегда рассудила: где мне понимать твои соображения и требовать у тебя отчетов? У тебя, может быть, и бог знает какие дела и планы в голове, или мысли там какие-нибудь зарождаются; так мне тебя и толкать под руку: об чем, дескать, думаешь? Я вот... Ах господи! Да что же это я толкусь туда и сюда, как угорелая... Я вот, Родя, твою статью в журнале читаю уже в третий раз, мне Дмитрий Прокофьич принес. Так я и ахнула, как увидела: вот дура-то, думаю про себя, вот он чем занимается, вот и разгадка вещей! У него, может, новые мысли в голове, на ту пору; он их обдумывает, я его мучаю и смущаю. Читаю, друг мой, и, конечно, много не понимаю; да оно, впрочем, так и должно быть: где мне?

Покажите-ка, мамаша.

Раскольников взял газетку и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.

Но только, Родя, как я ни глупа, но все-таки я могу судить, что ты весьма скоро будешь одним из первых людей, если не самым первым в нашем ученом мире. И смели они про тебя думать, что ты помешался. Ха-ха-ха! ты не знаешь - ведь они это думали! Ах, низкие червяки, да где им понимать, что такое ум! И ведь Дунечка тоже чуть не поверила - каково? Покойник отец твой два раза отсылал в журналы - сначала стихи (у меня и тетрадка хранится, я тебе когда-нибудь покажу), а потом уж и целую повесть (я сама выпросила, чтоб он дал мне переписать), и уж как мы молились оба, чтобы приняли, - не приняли! Я, Родя, дней шесть-семь назад убивалась, смотря на твое платье, как ты живешь, что ешь и в чем ходишь. А теперь вижу, что опять-таки глупа была, потому захочешь, все теперь себе сразу достанешь, умом и талантом. Это ты покамест, значит, не хочешь теперь и гораздо важнейшими делами занимаешься...

Дуни дома нет, мамаша?

Нету, Родя. Очень часто ее дома не вижу, оставляет меня одну. Дмитрий Прокофьич, спасибо ему, заходит со мной посидеть и все об тебе говорит. Любит он тебя и уважает, мой друг. Про сестру же не говорю, чтоб она уж так очень была ко мне непочтительна. Я ведь не жалуюсь. У ней свой характер, у меня свой; у ней свои тайны какие-то завелись; ну у меня тайн от вас нет никаких. Конечно, я твердо уверена, что Дуня слишком умна и, кроме того, и меня и тебя любит... но уж не знаю, к чему все это приведет. Вот ты меня осчастливил теперь, Родя, что зашел, а она-то вот и прогуляла; придет, я и скажу: а без тебя брат был, а ты где изволила время проводить? Ты меня, Родя, очень-то и не балуй: можно тебе - зайди, нельзя - нечего делать, и так подожду. Ведь я все-таки буду знать, что ты меня любишь, с меня и того довольно. Буду вот твои сочинения читать, буду про тебя слышать ото всех, а нет-нет - и сам зайдешь проведать, чего ж лучше? Ведь вот зашел же теперь, чтоб утешить мать, я ведь вижу...

Тут Пульхерия Александровна вдруг заплакала.

Опять я! Не гляди на меня, дуру! Ах господи, да что ж я сижу, - вскричала она, срываясь с места, - ведь кофей есть, а я тебя и не потчую! Вот ведь эгоизм-то старушечий что значит. Сейчас, сейчас!

Маменька, оставьте это, я сейчас пойду. Я не для того пришел. Пожалуйста, выслушайте меня.

Пульхерия Александровна робко подошла к нему.

Маменька, что бы ни случилось, что бы вы обо мне ни услышали, что бы вам обо мне ни сказали, будете ли вы любить меня так, как теперь? - спросил он вдруг от полноты сердца, как бы не думая о своих словах и не взвешивая их.

Родя, Родя, что с тобою? Да как же ты об этом спрашивать можешь! Да кто про тебя мне что-нибудь скажет? Да я и не поверю никому, кто бы ко мне ни пришел, просто прогоню.

Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил, и теперь рад, что мы одни, рад даже, что Дунечки нет, - продолжал он с тем же порывом, - я пришел вам сказать прямо, что хоть вы и несчастны будете, но все-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь больше себя и что все, что вы думали про меня, что я жесток и не люблю вас, все это была неправда. Вас я никогда не перестану любить... Ну и довольно; мне казалось, что так надо сделать и этим начать...

Пульхерия Александровна молча обнимала его, прижимала к своей груди и тихо плакала.

Что с тобой, Родя, не знаю, - сказала она наконец, - думала я все это время, что мы просто надоедаем тебе, а теперь вижу по всему, что тебе великое горе готовится, оттого ты и тоскуешь. Давно я уже предвижу это, Родя. Прости меня, что об этом заговорила; все об этом думаю и по ночам не сплю. Эту ночь и сестра твоя всю напролет в бреду пролежала и все о тебе вспоминала. Расслушала я что-то, а ничего не поняла. Все утро как перед казнью ходила, чего-то ждала, предчувствовала и вот дождалась! Родя, Родя, куда же ты? Едешь, что ли, куда-нибудь?

Так я и думала! Да ведь и я с тобой поехать могу, если тебе надо будет. И Дуня; она тебя любит, она очень любит тебя, и Софья Семеновна, пожалуй, пусть с нами едет, если надо; видишь, я охотно ее вместо дочери даже возьму. Нам Дмитрий Прокофьич поможет вместе собраться... но... куда же ты... едешь?

Прощай, маменька.

Как! Сегодня же! - вскрикнула она, как бы теряя его навеки.

Мне нельзя, мне пора, мне очень нужно...

И мне нельзя с тобой?

Нет, а вы станьте на колени и помолитесь за меня богу. Ваша молитва, может, и дойдет.

Дай же я перекрещу тебя, благословлю тебя! Вот так, вот так. О боже, что это мы делаем!

Да, он был рад, он был очень рад, что никого не было, что они были наедине с матерью. Как бы за все это ужасное время разом размягчилось его сердце. Он упал пред нею, он ей ноги целовал, и оба, обнявшись, плакали. И она не удивлялась и не расспрашивала на этот раз. Она уже давно понимала, что с сыном что-то ужасное происходит, а теперь приспела какая-то страшная для него минута.

Родя, милый мой, первенец ты мой, - говорила она, рыдая, - вот ты теперь такой же, как был маленький, так же приходил ко мне, так же обнимал и целовал меня; еще когда мы с отцом жили и бедовали, ты утешал нас одним уже тем, что был с нами, а как я похоронила отца, - то сколько раз мы, обнявшись с тобой вот так, как теперь, на могилке его плакали. А что я давно плачу, то это сердце материнское беду предузнало. Я как только в первый раз увидела тебя тогда, вечером, помнишь, как мы только что приехали сюда, то все по твоему взгляду одному угадала, так сердце у меня тогда и дрогнуло, а сегодня как отворила тебе, взглянула, ну, думаю, видно пришел час роковой. Родя, Родя, ты ведь не сейчас едешь?

Ты еще придешь?

Да... приду.

Родя, не сердись, я и расспрашивать не смею. Знаю, что не смею, но так, два только словечка скажи мне, далеко куда ты едешь?

Очень далеко.

Что же там, служба какая, карьера, что ли, тебе?

Что бог пошлет... помолитесь только за меня...

Раскольников пошел к дверям, но она ухватилась за него и отчаянным взглядом смотрела ему в глаза. Лицо ее исказилось от ужаса.

Довольно, маменька, - сказал Раскольников, глубоко раскаиваясь, что вздумал прийти.

Не навек? Ведь еще не навек? Ведь ты придешь, завтра придешь?

Приду, приду, прощайте.

Он вырвался наконец.

Вечер был свежий, теплый и ясный; погода разгулялась еще с утра. Раскольников шел в свою квартиру; он спешил. Ему хотелось кончить все до заката солнца. До тех же пор не хотелось бы с кем-нибудь повстречаться. Поднимаясь в свою квартиру, он заметил, что Настасья, оторвавшись от самовара, пристально следит за ним и провожает его глазами. "Уж нет ли кого у меня?" - подумал он. Ему с отвращением померещился Порфирий. Но, дойдя до своей комнаты и отворив ее, он увидел Дунечку. Она сидела одна-одинешенька, в глубоком раздумье и, кажется, давно уже ждала его. Он остановился на пороге. Она привстала с дивана в испуге и выпрямилась пред ним. Ее взгляд, неподвижно устремленный не него, изображал ужас и неутолимую скорбь. И по одному этому взгляду он уже понял сразу, что ей все известно.

Что же, мне входить к тебе или уйти? - спросил он недоверчиво.

Я целый день сидела у Софьи Семеновны; мы ждали тебя обе. Мы думали, что ты непременно туда зайдешь.

Раскольников вошел в комнату и в изнеможении сел на стул.

Я как-то слаб, Дуня; уж очень устал; а мне бы хотелось хоть в эту-то минуту владеть собою вполне.

Он недоверчиво вскинул на нее глазами.

Где же ты был всю ночь?

Не помню хорошо; видишь, сестра, я окончательно хотел решиться и много раз ходил близ Невы; это я помню. Я хотел там и покончить, но... я не решился... - прошептал он, опять недоверчиво взглядывая на Дуню.

Слава богу! А как мы боялись именно этого, я и Софья Семеновна! Стало быть, ты в жизнь еще веруешь: слава богу, слава богу!

Раскольников горько усмехнулся.

Я не веровал, а сейчас вместе с матерью, обнявшись, плакали; я не верую, а ее просил за себя молиться. Это бог знает как делается, Дунечка, и я ничего в этом не понимаю.

Ты у матери был? Ты же ей и сказал? - в ужасе воскликнула Дуня. - Неужели ты решился сказать?

Нет, не сказал... словами; но она многое поняла. Она слышала ночью, как ты бредила. Я уверен, что она уже половину понимает. Я, может быть, дурно сделал, что заходил. Уж и не знаю, для чего я даже и заходил-то. Я низкий человек, Дуня.

Низкий человек, а на страданье готов идти! Ведь ты идешь же?

Иду. Сейчас. Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если я считал себя до сей поры сильным, то пусть же я и стыда теперь не убоюсь, - сказал он, забегая наперед. - Это гордость, Дуня?

Гордость, Родя.

Как будто огонь блеснул в его потухших глазах; ему точно приятно стало, что он еще горд.

А ты не думаешь, сестра, что я просто струсил воды? - спросил он с безобразною усмешкой, заглядывая в ее лицо.

О, Родя, полно! - горько воскликнула Дуня.

Минуты две продолжалось молчание. Он сидел потупившись и смотрел в землю; Дунечка стояла на другом конце стола и с мучением смотрела на него. Вдруг он встал:

Поздно, пора. Я сейчас иду предавать себя. Но я не знаю, для чего я иду предавать себя.

Крупные слезы текли по щекам ее.

Ты плачешь, сестра, а можешь ты протянуть мне руку?

И ты сомневался в этом?

Она крепко обняла его.

Разве ты, идучи на страдание, не смываешь уже вполовину свое преступление? - вскричала она, сжимая его в объятиях и целуя его.

Преступление? Какое преступление? - вскричал он вдруг, в каком-то внезапном бешенстве, - то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление? Не думаю я о нем и смывать его не думаю. И что мне все тычут со всех сторон: "преступление, преступление!" Только теперь вижу ясно всю нелепость моего малодушия, теперь, как уж решился идти на этот ненужный стыд! Просто от низости и бездарности моей решаюсь, да разве еще из выгоды, как предлагал этот... Порфирий!..

Брат, брат, что ты это говоришь! Но ведь ты кровь пролил! - в отчаянии вскричала Дуня.

Которую все проливают, - подхватил он чуть не в исступлении, - которая льется и всегда лилась на свете, как водопад, которую льют, как шампанское, и за которую венчают в Капитолии и называют потом благодетелем человечества. Да ты взгляни только пристальнее и разгляди! Я сам хотел добра людям и сделал бы сотни, тысячи добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости, так как вся эта мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется, при неудаче... (При неудаче все кажется глупо!) Этою глупостью я хотел только поставить себя в независимое положение, первый шаг сделать, достичь средств, и там все бы загладилось неизмеримою, сравнительно, пользой... Но я, я и первого шага не выдержал, потому что я - подлец! Вот в чем все и дело! И все-таки вашим взглядом не стану смотреть: если бы мне удалось, то меня бы увенчали, а теперь в капкан!

Но ведь это не то, совсем не то! Брат, что ты это говоришь!

А! не та форма, не так эстетически хорошая форма! Ну я решительно не понимаю: почему лупить в людей бомбами, правильною осадой, более почтенная форма? Боязнь эстетики есть первый признак бессилия!.. Никогда, никогда яснее не сознавал я этого, как теперь, и более чем когда-нибудь не понимаю моего преступления! Никогда, никогда не был я сильнее и убежденнее, чем теперь!..

Краска даже ударила в его бледное, изнуренное лицо. Но, проговаривая последнее восклицание, он нечаянно встретился взглядом с глазами Дуни, и столько, столько муки за себя встретил он в этом взгляде, что невольно опомнился. Он почувствовал, что все-таки сделал несчастными этих двух бедных женщин. Все-таки он же причиной...

Дуня, милая! Если я виновен, прости меня (хоть меня и нельзя простить, если я виновен). Прощай! Не будем спорить! Пора, очень пора. Не ходи за мной, умоляю тебя, мне еще надо зайти... А поди теперь и тотчас же сядь подле матери. Умоляю тебя об этом! Это последняя, самая большая моя просьба к тебе. Не отходи от нее все время; я оставил ее в тревоге, которую она вряд ли перенесет: она или умрет, или сойдет с ума. Будь же с нею! Разумихин будет при вас; я ему говорил... Не плачь обо мне: я постараюсь быть и мужественным, и честным, всю жизнь, хоть я и убийца. Может быть, ты услышишь когда-нибудь мое имя. Я не осрамлю вас, увидишь; я еще докажу... теперь покамест до свиданья, - поспешил он заключить, опять заметив какое-то странное выражение в глазах Дуни при последних словах и обещаниях его. - Что же ты так плачешь? Не плачь, не плачь; ведь не совсем же расстаемся!.. Ах, да! Постой, забыл!..

Он подошел к столу, взял одну толстую, запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь. С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.

Вот с нею я много переговорил и об этом, с нею одной, - произнес он вдумчиво, - ее сердцу я много сообщил из того, что потом так безобразно сбылось. Не беспокойся, - обратился он к Дуне, - она не согласна была, как и ты, и я рад, что ее уж нет. Главное, главное в том, что все теперь пойдет по-новому, переломится надвое, - вскричал он вдруг, опять возвращаясь к тоске своей, - все, все, а приготовлен ли я к тому? Хочу ли я этого сам? Это, говорят, для моего испытания нужно! К чему, к чему все эти бессмысленные испытания? К чему они, лучше ли я буду сознавать тогда, раздавленный муками, идиотством, в старческом бессилии после двадцатилетней каторги, чем теперь сознаю, и к чему мне тогда жить? Зачем я теперь-то соглашаюсь так жить? О, я знал, что я подлец, когда я сегодня, на рассвете, стоял над Невой!

Оба наконец вышли. Трудно было Дуне, но она любила его! Она пошла, но, отойдя шагов пятьдесят, обернулась еще раз взглянуть на него. Его еще было видно. Но, дойдя до угла, обернулся и он; в последний раз они встретились взглядами; но, заметив, что она на него смотрит, он нетерпеливо и даже с досадой махнул рукой, чтоб она шла, а сам круто повернул за угол.

"Я зол, я это и вижу - думал он про себя, устыдясь чрез минуту своего досадливого жеста рукой Дуне. - Но зачем же они сами меня так любят, если я не стою того! О, если б я был один и никто не любил меня, и сам бы я никого никогда не любил! Не было бы всего этого! А любопытно, неужели в эти будущие пятнадцать - двадцать лет так уже смирится душа моя, что я с благоговением буду хныкать пред людьми, называя себя ко всякому слову разбойником? Да, именно, именно! Для этого-то они и ссылают меня теперь, этого-то им и надобно... Вот они снуют все по улице взад и вперед, и ведь всякий-то из них подлец и разбойник уже по натуре своей; хуже того - идиот! А попробуй обойди меня ссылкой, и все они взбесятся от благородного негодования! О, как я их всех ненавижу!"

Он глубоко задумался о том: "каким же это процессом может так произойти, что он наконец пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета не добьют окончательно? Вода камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по книге, а не иначе!"

Он уже в сотый раз, может быть, задавал себе этот вопрос со вчерашнего вечера, но все-таки шел.

— . Не верю! Не могу верить! — повторял озадаченный Разумихин, стараясь всеми силами опровергнуть доводы Раскольникова. Они подходили уже к нумерам Бакалеева, где Пульхерия Александровна и Дуня давно поджидали их. Разумихин поминутно останавливался дорогою в жару разговора, смущенный и взволнованный уже тем одним, что они в первый раз заговорили об этом ясно.

— Не верь! — отвечал Раскольников с холодною и небрежною усмешкой, — ты, по своему обычаю, не замечал ничего, а я взвешивал каждое слово.

— Ты мнителен, потому и взвешивал. Гм. действительно, я согласен, тон Порфирия был довольно странный, и особенно этот подлец Заметов. Ты прав, в нем что-то было, — но почему? Почему?

— За ночь передумал.

— Но напротив же, напротив! Если б у них была эта безмозглая мысль, так они бы всеми силами постарались ее припрятать и скрыть свои карты, чтобы потом поймать. А теперь — это нагло и неосторожно!

— Если б у них были факты, то есть настоящие факты, или хоть сколько-нибудь основательные подозрения, тогда бы они действительно постарались скрыть игру: в надежде еще более выиграть (а впрочем, давно бы уж обыск сделали!). Но у них нет факта, ни одного, — все мираж, все о двух концах, одна идея летучая — вот они и стараются наглостью сбить. А может, и сам озлился, что фактов нет, с досады прорвался. А может, и намерение какое имеет. Он человек, кажется, умный. Может, напугать меня хотел тем, что знает. Тут, брат, своя психология. А впрочем, гадко это все объяснять. Оставь!

— И оскорбительно, оскорбительно! Я понимаю тебя! Но. Как как мы уже теперь заговорили ясно (а это отлично, что заговорили наконец ясно, я рад!) — то уж я тебе прямо теперь признаюсь, что давно это в них замечал, эту мысль, во все это время, разумеется, в чуть-чутошном только виде, в ползучем, но зачем же хоть и в ползучем! Как они смеют? Где, где у них эти корни таятся? Если б ты знал, как я бесился! Как: из-за того, что бедный студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни с бредом, уже, может быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену, и шесть месяцев у себя в углу никого не видавший, в рубище и в сапогах без подметок, — стоит перед какими-то кварташками и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, спертый воздух, куча людей, рассказ об убийстве лица, у которого был накануне, и все это — на голодное брюхо! Да как тут не случиться обмороку! И на этом-то, на этом все основать! Черт возьми! Я понимаю, что это досадно, но на твоем месте, Родька, я бы захохотал всем в глаза, или лучше: на-пле-вал бы всем в рожу, да погуще, да раскидал бы на все стороны десятка два плюх, умненько, как и всегда их надо давать, да тем бы и покончил. Плюнь! Ободрись! Стыдно!

«Он, однако ж, это хорошо изложил», — подумал Раскольников.

— Плюнь? А завтра опять допрос! — проговорил он с горечью, — неужели ж мне с ними в объяснение войти? Мне и то досадно, что вчера я унизился в трактире до Заметова.

— Черт возьми! Пойду сам к Порфирию! И уж прижму ж я его, по-родственному; пусть выложит мне все до корней! А уж Заметова.

«Наконец-то догадался!» — подумал Раскольников.

— Стой! — закричал Разумихин, хватая вдруг его за плечо, — стой! Ты наврал! Я надумался: ты наврал! Ну какой это подвох? Ты говоришь, что вопрос о работниках был подвох? Раскуси: ну если б это ты сделал, мог ли б ты проговориться, что видел, как мазали квартиру. и работников? Напротив: ничего не видал, если бы даже и видел! Кто ж сознается против себя?

— Если б я то дело сделал, то уж непременно бы сказал, что видел и работников и квартиру, — с неохотою и с видимым отвращением продолжал отвечать Раскольников.

— Да зачем же против себя говорить?

— А потому, что только одни мужики, иль уж самые неопытные новички, на допросах прямо и сряду во всем запираются. Чуть-чуть же человек развитой и бывалый, непременно и по возможности старается сознаться во всех внешних и неустранимых фактах; только причины им другие подыскивает, черту такую свою, особенную и неожиданную ввернет, которая совершенно им другое значение придаст и в другом свете их выставит. Порфирий мог именно рассчитывать, что я непременно буду так отвечать и непременно скажу, что видел, для правдоподобия, и при этом вверну что-нибудь в объяснение.

— Да ведь он бы тебе тотчас и сказал, что за два дня работников там и быть не могло и что, стало быть, ты именно был в день убийства, в восьмом часу. На пустом бы и сбил!

— Да на это-то он и рассчитывал, что я не успею сообразить, и именно поспешу отвечать правдоподобнее да и забуду, что за два дня работников быть не могло.

— Да как же это забыть?

— Всего легче! На таких-то пустейших вещах всего легче и сбиваются хитрые-то люди. Чем хитрей человек, тем он меньше подозревает, что его на простом собьют. Хитрейшего человека именно на простейшем надо сбивать. Порфирий совсем не так глуп, как ты думаешь.

— Подлец же он после этого!

Раскольников не мог не засмеяться. Но в ту же минуту странными пункта и окончательно установил его мнение. проговорил последнее объяснение, тогда как весь предыдущий разговор он поддерживал с угрюмым отвращением, видимо из целей, по необходимости.

«Во вкус вхожу в иных пунктах!» — подумал он про себя.

Но почти в ту же минуту он как-то вдруг стал беспокоен, как будто неожиданная и тревожная мысль поразила его. Беспокойство его увеличивалось. Они дошли уже до входа в нумера Бакалеева.

— Ступай один, — сказал вдруг Раскольников, — я сейчас ворочусь.

— Куда ты? Да мы уж пришли!

— Мне надо, надо; дело. приду через полчаса. Скажи там.

— Воля твоя, я пойду за тобой!

— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина руки опустились. Несколько времени он стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.

Когда Раскольников пришел к своему дому, виски его были смочены потом и дышал он тяжело. Поспешно поднялся он по лестнице, вошел в незапертую квартиру свою и тотчас же заперся на крюк. Затем, испуганно и безумно, бросился к углу, к той самой дыре в обоях, в которой тогда лежали вещи, засунул в нее руку и несколько минут тщательно обшаривал дыру, перебирая все закоулки и все складки обой. Не найдя ничего, он встал и глубоко перевел дыхание. Подходя давеча уже к крыльцу Бакалеева, ему вдруг вообразилось, что какая-нибудь вещь, какая-нибудь цепочка, запонка или даже бумажка, в которую они были завернуты, с отметкою старухиною рукой, могла как-нибудь тогда проскользнуть и затеряться в какой-нибудь щелочке, а потом вдруг выступить перед ним неожиданною и неотразимою уликой.

Он стоял как бы в задумчивости, и странная, приниженная, полубессмысленная улыбка бродила на губах его. Он взял наконец фуражку и тихо вышел из комнаты. Мысли его путались. Задумчиво сошел он под ворота.

Дворник стоял у дверей своей каморки и указывая прямо на него какому-то невысокому человеку, с виду похожему на мещанина, одетому в чем-то вроде халата, в жилетке и очень походившему издали на бабу. Голова его, в засаленной фуражке, свешивалась вниз, да и весь он был точно сгорбленный. Дряблое, морщинистое лицо его показывало за пятьдесят; маленькие, заплывшие глазки глядели угрюмо, строго и с неудовольствием.

— Что такое? — спросил Раскольников, подходя к дворнику.

Мещанин скосил на него глаза исподлобья и оглядел его пристально и внимательно, не спеша; потом медленно повернулся и, ни слова не сказав, вышел из ворот дома на улицу.

— Да что такое! — вскричал Раскольников.

— Да вот какой-то спрашивал, здесь ли студент живет, вас называл, у кого проживаете. Вы тут сошли, я показал, а он и пошел. Вишь ведь.

Дворник тоже был в некотором недоумении, а впрочем не очень, и капельку подумав еще, повернулся и полез обратно в свою каморку.

Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его, идущего по другой стороне улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув глаза в землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поровнялся с ним и заглянул ему сбоку в лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза, и так шли они с минуту, один подле другого и не говоря ни слова.

— Вы меня спрашивали. у дворника? — проговорил наконец Раскольников, но как-то очень негромко.

Мещанин не дал никакого ответа и даже не поглядел. Опять помолчали.

— Да что вы. приходите спрашивать. и молчите. да что же это такое? — Голос Раскольникова прерывался, и слова как-то не хотели ясно выговариваться.

Мещанин на этот раз поднял глаза и зловещим, мрачным взглядом посмотрел на Раскольникова.

— Убивец! — проговорил он вдруг тихим, но ясным и отчетливым голосом.

Раскольников шел подле него. Ноги его ужасно вдруг ослабели, на спине похолодело, и сердце на мгновение как будто замерло; потом вдруг застукало, точно с крючка сорвалось. Так прошли они шагов сотню, рядом и опять совсем молча.

Мещанин не глядел на него.

— Да что вы. что. кто убийца? — пробормотал Раскольников едва слышно.

— Ты убивец, — произнес тот, еще раздельнее и внушительнее и как бы с улыбкой какого-то ненавистного торжества, и опять прямо глянул в бледное лицо Раскольникова и в его помертвевшие глаза. Оба подошли тогда к перекрестку. Мещанин поворотил в улицу налево и пошел не оглядываясь. Раскольников остался на месте и долго глядел ему вслед. Он видел, как тот, пройдя уже шагов с пятьдесят, обернулся и посмотрел на него, все еще стоявшего неподвижно на том же месте. Разглядеть нельзя было, но Раскольникову показалось, что тот и в этот раз улыбнулся своею холодно-ненавистною и торжествующею улыбкой.

Тихим, ослабевшим шагом, с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и положил фуражку на стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег на диван и болезненно, с слабым стоном, протянулся на нем; глаза его были закрыты. Так пролежал он с полчаса.

Он ни о чем не думал. Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В-й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов. Предметы сменялись и крутились, как вихрь. Иные ему даже нравились, и он цеплялся за них, но они погасали, и вообще что-то давило его внутри, но не очень. Иногда даже было хорошо. Легкий озноб не проходил, и это тоже было почти хорошо ощущать.

Он услышал поспешные шаги Разумихина и голос его, закрыл глаза и притворился спящим. Разумихин отворил дверь и некоторое время стоял на пороге, как бы раздумывая. Потом тихо шагнул в комнату и осторожно подошел к дивану. Послышался шепот Настасьи:

— Не замай; пущай выспится; опосля поест.

— И впрямь, — отвечал Разумихин.

Оба осторожно вышли и притворили дверь. Прошло еще с полчаса. Раскольников открыл глаза и вскинулся опять навзничь, заломив руки за голову.

«Кто он? Кто этот вышедший из-под земли человек? Где был он и что видел? Он видел все, это несомненно. Где ж он тогда стоял и откуда смотрел? Почему он только теперь выходит из-под полу? И как мог он видеть — разве это возможно. Гм. — продолжал Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай за дверью: разве это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь — вот и улика в пирамиду египетскую! Муха летала, она видела! Разве этак возможно?»

И он с омерзением почувствовал вдруг, как он ослабел, физически ослабел.

«Я это должен был знать, — думал он с горькою усмешкой, — и как смел я, зная себя, предчувствуя себя, брать топор и кровавиться! Я обязан был заранее знать. Э! да ведь я же заранее и знал. » — прошептал он в отчаянии.

Порою он останавливался неподвижно перед какою-нибудь мыслию:

«Нет, — те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому все разрешается, — громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры; — а стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»

Одна внезапная посторонняя мысль вдруг почти рассмешила его:

«Наполеон, пирамиды, Ватерлоо — и тощая гаденькая регистраторша, старушонка, процентщица, с красною укладкою под кроватью, — ну каково это переварить хоть бы Порфирию Петровичу. Где ж им переварить. Эстетика помешает: «полезет ли, дескать, Наполеон под кровать к старушонке»! Эх, дрянь. «

Минутами он чувствовал, что как бы бредит: он впадал в лихорадочно-восторженное настроение.

«Старушонка вздор! — думал он горячо и порывисто, — старуха, пожалуй что, и ошибка, не в ней и дело! Старуха была только болезнь. я переступить поскорее хотел. я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался. Только и сумел, что убить. Да и того не сумел, оказывается. Принцип? За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил? Трудолюбивый народ и торговый; «общим счастием» занимаются. Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить. Что ж? Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании «всеобщего счастия». «Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастие и оттого ощущаю спокойствие сердца». Ха-ха! Зачем же вы меня-то пропустили? Я ведь всего однажды живу, я ведь тоже хочу. Эх, эстетическая я вошь, и больше ничего, — прибавил он вдруг рассмеявшись, как помешанный. — Да, я действительно вошь, — продолжал он, с злорадством прилепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, — и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, — ха-ха! Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!). Потому, потому я окончательно вошь, — прибавил он, скрежеща зубами, — потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью! Да разве с этаким ужасом что-нибудь может сравниться! О, пошлость! О, подлость. О, как я понимаю «пророка» , с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся «дрожащая тварь»! Прав, прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостоивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и — не желай, потому — не твое это дело. О, ни за что, ни за что не прощу старушонке!»

Волосы его были смочены потом, вздрагивавшие губы запеклись, неподвижный взгляд был устремлен в потолок.

«Мать, сестра, как любил я их! Отчего теперь я их ненавижу? Да, я их ненавижу, физически ненавижу, подле себя не могу выносить. Давеча я подошел и поцеловал мать, я помню. Обнимать и думать, что если б она узнала, то. разве сказать ей тогда? От меня это станется. Гм! она должна быть такая же, как и я, — прибавил он, думая с усилием, как будто борясь с охватывавшим его бредом. — О, как я ненавижу теперь старушонку! Кажется, бы другой раз убил, если б очнулась! Бедная Лизавета! Зачем она тут подвернулась. Странно, однако ж, почему я об ней почти и не думаю, точно и не убивал. Лизавета! Соня! Бедные, кроткие, с глазами кроткими. Милые. Зачем они не плачут? Зачем они не стонут. Они все отдают. глядят кротко и тихо. Соня, Соня! Тихая Соня. «

Он забылся; странным показалось ему, что он не помнит, как мог он очутиться на улице. Был уже поздний вечер. Сумерки сгущались, полная луна светлела все ярче и ярче; но как-то особенно душно было в воздухе. Люди толпой шли по улицам; ремесленники и занятые люди расходились по домам, другие гуляли; пахло известью, пылью, стоячею водой. Раскольников шел грустный и озабоченный: он очень хорошо помнил, что вышел из дому с каким-то намерением, что надо было что-то сделать и поспешить, но что именно — он позабыл. Вдруг он остановился и увидел, что на другой стороне улицы, на тротуаре, стоит человек и машет ему рукой. Он пошел к нему через улицу, но вдруг этот человек повернулся и пошел как ни в чем не бывало, опустив голову, не оборачиваясь и не подавая вида, что звал его. «Да полно, звал ли он?» — подумал Раскольников, однако ж стал догонять. Не доходя шагов десяти, он вдруг узнал его и — испугался; это был давешний мещанин, в таком же халате и так же сгорбленный. Раскольников шел издали; сердце его стукало; повернули в переулок — тот все не оборачивался. «Знает ли он, что я за ним иду?» — думал Раскольников. Мещанин вошел в ворота одного большого дома. Раскольников поскорей подошел к воротам и стал глядеть, не оглянется ли он и не позовет ли его? В самом деле, пройдя всю подворотню и уже выходя во двор, тот вдруг обернулся и опять точно как будто махнул ему. Раскольников тотчас же прошел подворотню, но во дворе мещанина уж не было. Стало быть, он вошел тут сейчас на первую лестницу. Раскольников бросился за ним. В самом деле, двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные, неспешные шаги. Странно, лестница была как будто знакомая! Вон окно в первом этаже; грустно и таинственно проходил сквозь стекла лунный свет; вот и второй этаж. Ба! Это та самая квартира, в которой работники мазали. Как же он не узнал тотчас? Шаги впереди идущего человека затихли: «стало быть, он остановился или где-нибудь спрятался». Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина, даже страшно. Но он пошел. Шум его собственных шагов его пугал и тревожил. Боже, как темно! Мещанин, верно, тут где-нибудь притаился в углу. А! квартира отворена настежь на лестницу, он подумал и вошел. В передней было очень темно и пусто, ни души, как будто все вынесли; тихонько, на цыпочках прошел он в гостиную: вся комната была ярко облита лунным светом; все тут по-прежнему: стулья, зеркало, желтый диван и картинки в рамках. Огромный, круглый, медно-красный месяц глядел прямо в окна. «Это от месяца такая тишина, — подумал Раскольников, — он, верно, теперь загадку загадывает». Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось. И все тишина. Вдруг послышался мгновенный сухой треск, как будто сломали лучинку, и все опять замерло. Проснувшаяся муха вдруг с налета ударилась об стекло и жалобно зажужжала. В самую эту минуту, в углу, между маленьким шкапом и окном, он разглядел как будто висящий на стене салоп. «Зачем тут салоп? — подумал он, — ведь его прежде не было. » Он подошел потихоньку и догадался, что за салопом как будто кто-то прячется. Осторожно отвел он рукою салоп и увидал, что тут стоит стул, а на стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но это была она. Он постоял над ней: «боится!» — подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже и не шевельнулась от ударов, точно деревянная. Он испугался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась, — так и заливалась тихим, неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтоб он ее не услышал. Вдруг ему показалось, что дверь из спальни чуть-чуть приотворилась и что там тоже как будто засмеялись и шепчутся. Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все сильнее и слышнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота. Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз — всё люди, голова с головой, все смотрят, — но все притаились и ждут, молчат. Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли. Он хотел вскрикнуть и — проснулся.

Он тяжело перевел дыхание, — но странно, сон как будто все еще продолжался: дверь его была отворена настежь, и на пороге стоял совсем незнакомый ему человек и пристально его разглядывал.

Раскольников не успел еще совсем раскрыть глаза и мигом закрыл их опять. Он лежал навзничь и не шевельнулся. «Сон это продолжается или нет», — думал он и чуть-чуть, неприметно опять приподнял ресницы поглядеть: незнакомый стоял на том же месте и продолжал в него вглядываться. Вдруг он переступил осторожно через порог, бережно притворил за собой дверь, подошел к столу, подождал с минуту, — все это время не спуская с него глаз, — и тихо, без шуму, сел на стул подле дивана; шляпу поставил сбоку, на полу, а обеими руками оперся на трость, опустив на руки подбородок. Видно было, что он приготовился долго ждать. Сколько можно было разглядеть сквозь мигавшие ресницы, человек этот был уже немолодой, плотный и с густою, светлою, почти белою бородой.

Прошло минут с десять. Было еще светло, но уже вечерело. В комнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось ни одного звука. Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь с налета об стекло. Наконец это стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел на диване.

— Ну, говорите, чего вам надо?

— А ведь я так и знал, что вы не спите, а только вид показываете, — странно ответил незнакомый, спокойно рассмеявшись. — Аркадий Иванович Свидригайлов, позвольте отрекомендоваться.

dostoevskiy.niv.ru

Краткое содержание Преступление и наказание по главам и частям Достоевского для читательского дневника

1. Очень кратко
2. По частям и главам

Очень кратко Достоевский Преступление и наказание

Преступление никогда не пройдет незаметно, и оно всегда будет наказано, и независимо от времени, все же буден наказано и, причем в два раза больше. Тайное всегда становиться явным, это тоже очень важно понимать.

Раскольников – это молодой человек, который сам по себе очень оригинальная личность, так как его образ мышления часто не совпадал с другими. Этот человек – умен, рассудителен, но вместе с тем, его мысли, его логичность – просто невероятна. Он тот, кто идет против общества, против каких-то уже давно сложившихся и устоявшихся идей в обществе и вообще в жизни. Он – бунтарь, но бунтарь в душе, и в какой-то степени его можно назвать лидером, но таким, который до поры до времени не будет проявлять себя, пока этого не нужно. Его можно считать скрытной, замкнутой личностью, но вместе с тем, он не даст себя в обиду. Он – студент, который живет в Петербурге, в этом унылом городе, где вечные туманы и дожди.

Может именно погода так сильно влияла на него, но у него не было постоянно денег, и именно мать, такая же бедная, поддерживала его. Также, у него была сестра, которая решила выйти замуж за богатого человека, чтобы в будущем обеспечить себя, а самое главное – любимых брата и мать. Про себя она думала в последнюю очередь.

Раскольников – это человек, который сильно преклоняется перед своим идеалом – Наполеоном Бонапартом. Ведь именно Наполеон чем-то схож с ним, именно он становиться преткновением для Родиона. Ведь Раскольников решает проверить себя – свою теорию, которую он создавал в течении некоторого времени. Эта теория достаточно пугающая – ведь, этот страшный в своем роде человек решил совершить преступление, которое потом стоило ему совести, гордости и чести, а также – спокойствия, и самое главное свободы, и еще что ужаснее – жизни любимого человека, который не пережил этого, и это – мать Родиона.

Раскольников мыслил весьма своеобразно, так как думал, что если Наполеон – человек, который прославился так быстро, и поднялся из низин до высот, почему он, Раскольников, не может также возвыситься и пренебречь несколькими жизнями, ради того, что этим сделать намного больше людей счастливыми. Разве он – тоже не человек, почему же Бонапарт имел на это право, и ведь, он, будучи офицером, мог убивать направо и налево, ради того, чтобы сделать жизнь других – лучше. Пренебрегая жизнью одного, он делал жизнь других намного ярче и лучше. Так мыслил Бонапарт, и так хотел думать Раскольников Родион.

Родин решил испытать себя, чтобы понять для себя самого – сможет ли он преступить через себя, сможет ли переступить ту страшную черту, которая соединяет совесть, честность и доброту, рядом с которой – за чертой стоят убийство, ненависть и холодная жестокость. И он смог это сделать. Долго думал, боялся и размышлял, но все же решился. Его жертвой стала невинная старуха – процентщица. Она была зла и расчетлива, а также, очень жадной, но это не повод убивать человека. Но Раскольникову еще и деньги нужны были. А потому зарубив топором старуху, он украл деньги и некоторые заложенные у нее вещи. Но в тот момент, когда он собирался уже уходить, появилась сестра убитой, и пришлось убить и ее, чтобы не было свидетелей.

Совершив два убийства подряд, он старался жить прежней жизнью, но у него не выходило никак. Он познакомился еще раньше с девушкой, которая ради того, чтобы прокормить мачеху, ее детей, и своего отца, стала девушкой легкого поведения. Но ей удалось остаться чистой и незапятнанной внутри, что очень важно. Именно ей и доверил секрет Раскольников, но она не перестала его любить, и именно она подстегнула его на то, чтобы он пошел и сдался полиции, так как это очень большой грех. Раскольников в какой-то степени наверно любил Соню, эту странную девушку, и в чем-то они были похожи.

Роман учит настоящей любви и доброте, которая важна в нашей жизни.

Читать краткое содержание Преступление и наказание по главам и частям

Часть первая

Стояла невыносимая жара, главный герой произведения Раскольников вышел из своей арендуемой каморки, избегая встречи с хозяйкой, так как должен был ей денег. Молодой, привлекательный, но плохо одетый человек направился к старухе - процентщице.

Он истощен бедностью и вспоминает, что уже как два дня ничего не ел.

Придя к Алене Ивановне он отдает ей заклад - серебряные часы. Старуха уходит в другую комнату, а он тем временем, прислушиваясь, соображает, что она открыла комод и что ключи у нее в одной связке. Он пристальным взглядом осматривает квартиру.

Когда он вышел на улицу, его терзали сомнения по — поводу злого умысла, не покидающего его голову уже на протяжении месяца.

Он заходит в распивочную, выпивает пива и его сомнения улетучиваются.

В распивочной главный герой знакомится с бывшим чиновником Мармеладовым. Тот уже изрядно опьянев, начинает рассказывать ему про свою жену. Она, будучи воспитанной и образованной, имея от прежнего брака троих детей выходит за него замуж. Он же пропивает все домашнее имущество. Его дочь, чтобы заработать денег идет на панель.

Раскольников провожает своего собеседника домой. В их квартире он поражается нищенской обстановке. Он выгребает из кармана монеты, оставляет их и уходит.

Из письма от матери он узнает, что его сестра Дуня работала у Свидригайловых. Там с ней плохо обходились и она вернулась домой. К ней посватался немолодой, но имеющий некоторый капитал Петр Лужин.

Мать надеется, что жених дочери поможет сыну. В заключении, мать оповещает, что скоро они появятся в Петербурге.

Прочитав письмо Родион не мог скрыть злую улыбку, которая змеилась по его губам.

Главный герой встревожен письмом, он не хочет, чтобы сестра выходила замуж только из-за капитала жениха. Он не даст, чтобы Дуня жертвовала своей жизнью ради него. Однако, поразмыслив, юноша понимает, что не в силах противостоять этому.

Его мысли возвращаются к прежней коварной задумке.

Родион узнает, что завтра вечером старуха будет дома одна. Он понимает, что его задумка об убийстве старухи завтра должна свершиться.

Раскольников вспоминает как он впервые сделал заклад старухе. Он припомнил услышанный разговор о богатой, но стервозной старухе. Она издевается над своей сестрой и не достойна жизни.

Родион начинает подготовку к убийству. Он незаметно заходит в каморку дворника, берет топор и идет к старухе.

Недоверчивая старуха впускает его, он отвлекает ее «закладом». Процентщица на секунду отворачивается, и он убивает ее. Старуха мертва, он достает ключи от комода из ее кармана. Он находит богатства и начинает распихивать их по своим кармана. Юноша слышит шум, оказывается, что воротилась сестра старухи. Ему приходится расправиться и с ней. Он собирается уходить.

И тут, в дверь звонят клиенты, они догадываются, что со старухой что-то не так и идут за дворником. Воспользовавшись моментом убийца выходит на улицу, возвращает топор. Заходит в свою каморку и в забытье кидается на диван.

Часть вторая

Проспавшись, молодой человек с ужасом вспоминает о случившемся. Он в панике проверяет свою одежду на наличие следов крови. Он достает украденные ценности, и прячет их под отклеившимися обоями.

Ему приносят повестку в полицию. Он направляется туда, по дороге пытаясь успокоиться.

Там выясняется, что его вызвали по поводу долга за арендуемое жилье.

Когда он уже уходил, то услышал как двое полицейских обсуждают вчерашнее убийство. У него подкосились ноги и он упал. Полицейские считают его больным и отправляют домой.

Раскольников боится обыска и решает перепрятать ценности старухи. Он выходит на улицу и хочет бросить их в реку, но потом видит большой камень возле глухой стены в безлюдном дворе и прячет их там.

Какое-то время он пролежал дома, его лихорадило, он бредил.

Потом он узнает от своего товарища Разумихина, что к нему заходил полицейский. А также пришло письмо от матери с деньгами для уплаты долга за жильё.

К Родиону заходит студент Зосимов, он справляется о его здоровье. У них заходит разговор об убитой старухе и ее сестре. Зосимов рассказывает, что подозреваемых много, в их числе и красильщик Микола. Однако улик против них у полиции пока нет.

Лужин наведывается к Раскольникову. Тот встречает его с неприкрытой неприязнью. Родион упрекает его и выгоняет.

Его товарищи тоже уходят. Однако, они замечают одну странность, что Раскольникова ничего не интересует, и лишь тема убийства вызывает в нем любопытство.

Раскольников идет в распивочную, к нему подсаживается Заметов. Родион заводит разговор об убитой старухе и рассказывает, как бы он поступил на месте убийцы и где бы спрятал украденное. Случайно, у него вырывается фраза, что возможно это он убил старуху. Поведение его истеричное, Заметов решает, что он сумасшедший. Раскольников уходит.

Родион увидел столпившихся людей, он подходит ближе и понимают, что сбили его недавнего знакомого Мармеладова. Пострадавший сильно пьян и находиться в тяжелом состоянии, его относят домой. Он просит прощения у дочери и умирает.

Раскольников выгребает оставшиеся деньги из карманов и отдает на похороны.

Он направляется к Разумихину, затем тот провожает его домой. Поднявшись в каморку товарищи увидели, что к Родиону приехала мать с сестрой. Раскольников увидев их падает без чувств.

Часть третья

Когда Родион пришел в себя он стал настаивать на том, чтобы Дуня отказала Лужину. Он считает, что сестра не должна приносить себя в жертву ради него. Мать желает остаться с ним, переживая за его состояние, но Разумихин отговаривает ее.

Он провожает их в гостиницу, ему очень понравилась Дуня.

На следующие утро Разумихин просыпается с необыкновенным и доселе неведомым чувством, он думает о Дуне. Он приходит к матери Родиона и Дуне, они рассказывают ему, что получили письмо от Лужина. В своем письме он просит встречи с ними, однако настаивает, чтобы брат Дуни на ней не присутствовал.

Мать с Дуней едут к Раскольникову.

Родион утверждает, что он здоров. Он рассказывает матери, что вчера отдал все деньги на похороны знакомому.

Они обсуждают просьбу Лужина, Дуня настаивает, чтобы брат присутствовал на встрече с Петром Петровичем.

К Раскольникову приходит Соня Мармеладова и просит явиться на отпевание и поминки. Раскольников представляет ее родным. Мать чувствует, что он неравнодушен к ней.

Соня уходит, за ней идет незнакомый человек, уже у квартиры он говорит, что недавно в городе и что он ее сосед.

Раскольников просит Разумихина познакомить его со следователем Порфирием.

Товарищи приходят к следователю домой. Раскольников рассказывает, что он делал заклады старухи и узнает, можно ли их вернуть. Порфирий говорит, что видел его вещи среди изъятого и советует обратиться с этим вопросом в полицию.

Во время обсуждения убийства старухи, Раскольников замечает, что он также является подозреваемым.

Раскольников идет домой и проверяет дыру под обоями, ему вдруг подумалось, что там могло что-то остаться.

Выходя с дому, он видит незнакомца, тот кричит ему вслед, что он убийца.

Родион возвращается домой, ему снова сделалось плохо, он начинает бредить.

Когда он пришел в себя, увидел стоящего рядом человека, им оказался господин Свидригайлов.

Часть четвертая

Свидригайлов просит разрешения обратиться к нему за помощью. Раскольников не рад ему. В ходе разговора Свидригайлов вспоминает как познакомился со своей покойной женой и ситуацию произошедшую с Дуней. Он не хочет, чтобы Дуня выходила замуж за Лужина и хочет предложить Дуня десять тысяч за разрыв с ним. Он просит, чтобы Раскольников устроил ему встречу с сестрой.

Раскольников с Разумихиным обсуждают Свидригайлова, Родион говорит, что боится этого человека и не может понять что у него на уме. Они приходят в гостиницу, куда на встречу прибудет Лужин.

Лужин высказывает недовольство, он не рад видеть Родиона, так как был оскорблен им. Они ругаются и Дуня гонит прочь Лужина.

Лужин не ожидал такого поворота событий, он был уверен, что бедная девушка будет подчиняться его словам и просьбам.

Дуня просит прощения у брата, что польстилась на деньги Лужина. Однако, оправдывает себя тем, что не думала, что он такой неприятный человек.

Разумихин предлагает Дуне не уезжать.

Раскольников прощается с ними и просит не приходить к нему, сославшись на плохое самочувствие, он утверждает, что когда надо найдет их сам.

Родион направляется к Соне Мармеладовой. Они ведут разговор о дальнейшей жизни Сони. Он узнает, что она дружила с покойной Лизаветой.

Раскольников обещает, что завтра вернется и расскажет, кто убил сестру старухи.

Всю их беседу подслушивал Свидригайлов.

Раскольников приходит к следователю с просьбой вернуть заложенные им вещи. Тот начинает задавать ему вопросы, которые раздражают Родиона. Он просит, чтобы его не мучили допросами, и признали его либо виновным, либо же нет.

Следователь отвечает, что в соседней комнате его ожидает сюрприз.

Из комнаты выводят красильщика, он признает себя виновным в убийстве женщин.

Следователь опешил, он не ожидал такого поворота событий.

Главный герой возвращается домой, он рад, он чувствует себя практически в безопасности.

Часть пятая

Лужин думает о разрыве с Дуней, он считает, что если бы давал деньги ей, то она по своей натуре благодарной, не смогла бы столь резко его отвергнуть. Он злиться на Раскольникова.

Петр Петрович просит своего друга господина Лебезятникова пригласить Соню в номера.

Он раскладывает на столе деньги и кредитки.

Девушка приходит, Лужин ведет с ней разговор, о то, что хотел бы помочь ее семье деньгами, он дает ей десять рублей.

Когда она ушла, Лебезятников замечает, что у его товарища на уме какой-то не хороший план.

Вдова Мармеладова устроила ему хорошие поминки, она истратила на них деньги, которые дал Раскольников.

Раскольников присутствует на поминках

Во время поминок вдова начинает ругаться с хозяйкой квартиры.

Во время разгоревшегося скандала на пороге комнаты появляется Лужин.

Лужин при всех гостях обвиняет Соню в краже сторублевой купюры. Соня рыдает и говорит, что не брала деньги. Ее мать выворачивает ее карманы и оттуда выпадает купюра в сто рублей.

Лебезятников, наблюдая со стороны эту сцену, вмешивается. Он утверждает, что видел, как Лужин сам подсунул деньги девушке. Однако он думал, что тот сделал это из благородства.

Хозяйка выгоняет вдову с детьми на улицу.

Раскольников приходит к Соне. Он намекает ей, что хорошо знает убийцу и пристально смотрит на нее. Девушка все понимает, она жалеет его, видит как он мучается.

Девушка готова быть с ним даже после вскрывшейся правды. Раскольников говорит, что убил он не от голода, он просто хотел понять сможет ли он осмелиться это сделать.

Вдова Мармеладова обезумела, она ходит с детьми по улице просит милостыню, дети поют и танцуют. Ее приводят домой и она умирает.

Свидригайлов говорит Раскольникову, что возьмет на себя похороны, а также устроит детей в сиротские дома и поможет Соне.

Раскольников интересуется, почему он так щедр. Свидригайлов рассказывает, что он живет в соседней комнате и слышал все разговоры его и Сони.

Часть 6 Преступление и наказание кратко

Родион пребывает в тяжелом душевном состоянии. Его терзают муки и страхи. С головы у него не выходит, что Свидригайлов все знает.

Разумихин рассказывает товарищу, что мать его заболела, а сестра получила какое-то письмо и прочитав его впала в расстройство.

Следователь приходит к Раскольникову. Он знает, что именно Родион убил старуху и ее сестру и просит явиться с повинной в участок.

Главный герой направляется к Свидригайлову на разговор. Он боится, что зная его тайну, тот может злоупотребить этим оружием против сестры.

В голове Раскольникова мелькают мысли об убийстве Свидригайлова.

Они разговаривают о Дуне. Раскольников высказывает свои предположения насчет намерений господина Свидригайлова. Тот говорит, что ранее был влюблен в нее, но теперь он жениться.

Свидригайлов выходит из трактира.

Он встречается с Дуней, и они идут к нему в квартиру. Там он рассказывает ей, что знает об убийстве. Он говорит, что безумно любит ее, и если она будет с ним, он спасет ее брата.

Она хочет выйти, но дверь заперта. Дуня достает револьвер, стреляет в Свидригайлова, но не попадает.

Он отдает ей ключ, она уходит, оставив револьвер.

Свидригайлов проводит время в трактире. Потом идет к Соне, дает ей денег, она благодарит его за помощь.

Он снимает номер в гостинице, ему сниться девочка, которая когда-то утопилась от неразделенной любви к нему.

Утром он выходит из номера и стреляет себе в голову из револьвера.

Раскольников собирается идти в участок давать признательные показания. Он прощается с родными и говорит, что хочет начать новую жизнь.

В полиции он сознается в содеянном.

Он узнает, что Свидригайлов покончил собой.

Раскольникова ссылают в Сибирь на восемь лет. Он раскаялся в содеянном и признал, что пошел на убийство из-за своего малодушия, лишений и бедности.

Его мать, затосковав по сыну умирает.

Сестра его выходит замуж за Разумихина.

Соня последовала за ним. Там она обустроилась и регулярно пишет письма сестре Родиона. В последнем она уведомляет, что он сильно заболел.

Раскольникова не принимали заключенные и избегали. Выздоровев, он встретился с Соней, бросился к ее ногам и говорил о любви. Он раскаялся, что так неразумно поступил со своей жизнью. С этого момента начался новый этап в его судьбе, этап обновления и перерождения.

Осталось всего семь лет и они с Соней будут вместе. В своем романе, автор, на примере главного героя доносит до читателя, что за любое преступление обязательно придется платить наказанием.

Достоевский. Краткие содержания произведений

Картинка или рисунок Преступление и наказание

Другие пересказы для читательского дневника

В повести Толстого описывается жизнь шестнадцатилетнего юноши Николая Иртеньевича. Впереди его ждут экзамены и поступление в университет. На его жизненном пути будут встречаться разные люди

Находясь в городе Одесса, писатель Куприн наблюдает диковинные полёты на фанерном аэроплане. Его знакомый Заикин, уже сделав несколько удачных кругов, предлагает писателю полетать вместе с ним.

Рассказ М.М. Зощенко « Ученая обезьяна» повествует об одном клоуне, у которого была ученая обезьяна. Эта обезьяна могла посчитать и показать хвостом количество тех предметов, животных, птиц, которое она видела.

Василий Семи-Булатов пишет письмо своему соседу Максиму. В начале письма он извиняется за беспокойство. Максим – ученый и недавно переехал из Санкт-Петербурга, но с соседями не познакомился, поэтому Василий решил первым пойти на контакт.

Бабка была уже совсем старая, широкая и грузная. Зять вечно был недоволен свекровью. Дочь и внук также считали её лишней в их семье.